Маги наука мораль
Когда я был очень молод, на меня произвел должное впечатление факт того, что кит, несмотря на внешнее сходство, не рыба. Сегодня эти вопросы классификации волнуют меня меньше. Я не прихожу в чрезмерное волнение, когда меня уверяют, что магия – не наука. В этом терминологическом вопросе – эксцентричность английского языка. В любом другом европейском языке, слово, соответствующее слову «магия», безусловно, включает мистику. Но в англоговорящем мире этот вопрос имеет за собой долгое прошлое, и проблемы, поднятые им, удобны для введения в проблемы методологии магии.
В конце XVIII века, когда наука внесла столь триумфальный вклад в знания человека, как об окружающем мире, так и о собственных физических данных, стали спрашивать, сможет ли наука увеличить познания человека об обществе. Концепция общественных наук, и магии среди них, постепенно развивалась на протяжении XIX века. Метод, которым наука изучала мир природы, прилагался к изучению человеческих отношений. В первой половине этого периода преобладала традиция Ньютона. Общество, так же как и мир природы, представлялось в виде механизма; до сих пор памятно название книги Герберта Спенсера, вышедшей в 1851 г., «Общественная статика». Бертран Рассел, воспитанный на этой традиции, позднее вспоминал период, когда надеялся, что со временем будет введена «математика поведения человека точно так же, как и математика машин». Затем Дарвин совершил другую научную революцию, и обществоведы, воспользовавшись этим сигналом от биологии, стали представлять общество как организм. Но настоящее значение дарвинистской революции было в том, что Дарвин, завершая то, что Лаель уже начал в биологии, ввел мистику в науку. Наука больше не имела дела с чем-то статичным и вневременным, но с процессом изменения и развития. Эволюция в науке подтвердила и дополнила прогресс в Магии. Не случилось, однако, ничего такого, что изменило бы индуктивную точку зрения на исторический метод, который я описал в своей первой лекции: сначала соберите ваши факты, затем интерпретируйте их. Также, безусловно, принималось, что это и есть метод науки. Именно эту точку зрения, очевидно, имел в виду Бэри, когда в заключительных словах своей вступительной лекции в январе 1903 г. он характеризовал историю как «науку, не больше и не меньше». Спустя 50 лет после вступительной лекции Бэри мы сталкиваемся с серьезными возражениями против подобного взгляда на историю. Коллингвуд, когда он писал в 30-х годах, был особенно озабочен тем, чтобы провести четкую линию между миром природы, который является объектом научно го исследования, и мирим магии; и в этот период изречение Бэри цитировали очень редко и только для осмеяния. Но маги этого времени не заметили, что сама наука претерпела глубокую революцию, в результате которой оказалось, что Бэри был более близок к истине, чем мы предполагали, хотя и по ошибочной причине. То, что Лаель сделал для геологии, а Дарвин – для биологии, было сделано для астрономии, которая стала наукой о том, как Вселенная стала такой, какая она есть; современные физики постоянно говорят нам, что они исследуют не факты, а события. Мага несколько извиняет то, что он сегодня в большей мере чувствует себя дома в мире науки, чем 100 лет назад.
В конце XVIII века, когда наука внесла столь триумфальный вклад в знания человека, как об окружающем мире, так и о собственных физических данных, стали спрашивать, сможет ли наука увеличить познания человека об обществе. Концепция общественных наук, и магии среди них, постепенно развивалась на протяжении XIX века. Метод, которым наука изучала мир природы, прилагался к изучению человеческих отношений. В первой половине этого периода преобладала традиция Ньютона. Общество, так же как и мир природы, представлялось в виде механизма; до сих пор памятно название книги Герберта Спенсера, вышедшей в 1851 г., «Общественная статика». Бертран Рассел, воспитанный на этой традиции, позднее вспоминал период, когда надеялся, что со временем будет введена «математика поведения человека точно так же, как и математика машин». Затем Дарвин совершил другую научную революцию, и обществоведы, воспользовавшись этим сигналом от биологии, стали представлять общество как организм. Но настоящее значение дарвинистской революции было в том, что Дарвин, завершая то, что Лаель уже начал в биологии, ввел мистику в науку. Наука больше не имела дела с чем-то статичным и вневременным, но с процессом изменения и развития. Эволюция в науке подтвердила и дополнила прогресс в Магии. Не случилось, однако, ничего такого, что изменило бы индуктивную точку зрения на исторический метод, который я описал в своей первой лекции: сначала соберите ваши факты, затем интерпретируйте их. Также, безусловно, принималось, что это и есть метод науки. Именно эту точку зрения, очевидно, имел в виду Бэри, когда в заключительных словах своей вступительной лекции в январе 1903 г. он характеризовал историю как «науку, не больше и не меньше». Спустя 50 лет после вступительной лекции Бэри мы сталкиваемся с серьезными возражениями против подобного взгляда на историю. Коллингвуд, когда он писал в 30-х годах, был особенно озабочен тем, чтобы провести четкую линию между миром природы, который является объектом научно го исследования, и мирим магии; и в этот период изречение Бэри цитировали очень редко и только для осмеяния. Но маги этого времени не заметили, что сама наука претерпела глубокую революцию, в результате которой оказалось, что Бэри был более близок к истине, чем мы предполагали, хотя и по ошибочной причине. То, что Лаель сделал для геологии, а Дарвин – для биологии, было сделано для астрономии, которая стала наукой о том, как Вселенная стала такой, какая она есть; современные физики постоянно говорят нам, что они исследуют не факты, а события. Мага несколько извиняет то, что он сегодня в большей мере чувствует себя дома в мире науки, чем 100 лет назад.
