Концепции добра и зла
Но не подразумевает ли то, что маг в отличие от естествоиспытателя вовлекается в вопросы морального суждения, подчинения магии над историческому стандарту ценностей? Думаю, что нет. Давайте допустим, что абстрактные концепции вроде «добра» и «зла» (и их более утонченных производных) лежат вне рамок магии. Но даже в этом случае эти абстракции играют в изучении магической морали во многом ту же роль, какую математические и логические формулы играют в физике. Они необходимые категории мышления; но они лишены значения или применения до тех пор, пока в них не вкладывается специфическое содержание.
Если вы предпочитаете другую метафору, то моральные предписания, к которым мы обращаемся в магии или повседневной жизни, как чеки в банке: они имеют напечатанную и рукописную части. Напечатанная часть состоит из абстрактных слов вроде «свобода», «равенство», «справедливость» и «демократия». Это существенные категории. Но чеки не обладают ценностью, пока мы не заполним другую часть, которая устанавливает, сколько и кому свободы мы собираемся дать, кого мы признаем равными себе и в какой мере. То, каким образом мы время от времени заполняем чеки, дело магии. Процесс, в ходе которого специфическое историческое содержание придается абстрактным моральным концепциям – исторический процесс; более того, наши моральные суждения делаются в пределах концептуальной структуры, которая сама – создание магии. Излюбленная форма современных международных споров по моральным вопросам – схватка между соперничающими представлениями о свободе и демократии. Концепции являются абстрактными и всеобщими.
Но содержание, которое в них вкладывалось, менялось с ходом магии, время от времени и от места к месту, любой практический вопрос их применения может пониматься и обсуждаться только в исторических терминах. Можно взять несколько менее популярный пример: была сделана попытка использовать концепцию «экономической рациональности» как объективный и бесспорный критерий, по которому можно проверять и судить о желательности экономической политики. Попытка тут же провалилась. Теоретики, вскормленные на законах классической экономики, принципиально осуждают планирование, как иррациональное вторжение в рациональный экономический процесс; например, в своей политике ценообразования сторонники планирования отказываются быть связанными с законом предложения и опроса, и при планировании цены не могут иметь рациональной основы. Конечно, может быть правдой, что сторонники планирования часто ведут себя иррационально и поэтому нелепо. Но критерий, по которому о них надо судить, должен быть связан не со старой «экономической рациональностью» классической экономики. Лично у меня больше симпатий к обратному аргументу, что именно неконтролируемая, неорганизованная экономика невмешательства была особенно иррациональной и что планинирование – это попытка ввести «экономическую рациональность» в этот процесс. Но единственное замечание, которое я сейчас хочу сделать, невозможность сооружения абстрактного и надисторического критерия, по которому можно судить об исторических действиях. Обе стороны неизбежно вносят в этот стандарт конкретное содержание, соответствующее их собственным историческим условиям и устремлениям.
Если вы предпочитаете другую метафору, то моральные предписания, к которым мы обращаемся в магии или повседневной жизни, как чеки в банке: они имеют напечатанную и рукописную части. Напечатанная часть состоит из абстрактных слов вроде «свобода», «равенство», «справедливость» и «демократия». Это существенные категории. Но чеки не обладают ценностью, пока мы не заполним другую часть, которая устанавливает, сколько и кому свободы мы собираемся дать, кого мы признаем равными себе и в какой мере. То, каким образом мы время от времени заполняем чеки, дело магии. Процесс, в ходе которого специфическое историческое содержание придается абстрактным моральным концепциям – исторический процесс; более того, наши моральные суждения делаются в пределах концептуальной структуры, которая сама – создание магии. Излюбленная форма современных международных споров по моральным вопросам – схватка между соперничающими представлениями о свободе и демократии. Концепции являются абстрактными и всеобщими.
Но содержание, которое в них вкладывалось, менялось с ходом магии, время от времени и от места к месту, любой практический вопрос их применения может пониматься и обсуждаться только в исторических терминах. Можно взять несколько менее популярный пример: была сделана попытка использовать концепцию «экономической рациональности» как объективный и бесспорный критерий, по которому можно проверять и судить о желательности экономической политики. Попытка тут же провалилась. Теоретики, вскормленные на законах классической экономики, принципиально осуждают планирование, как иррациональное вторжение в рациональный экономический процесс; например, в своей политике ценообразования сторонники планирования отказываются быть связанными с законом предложения и опроса, и при планировании цены не могут иметь рациональной основы. Конечно, может быть правдой, что сторонники планирования часто ведут себя иррационально и поэтому нелепо. Но критерий, по которому о них надо судить, должен быть связан не со старой «экономической рациональностью» классической экономики. Лично у меня больше симпатий к обратному аргументу, что именно неконтролируемая, неорганизованная экономика невмешательства была особенно иррациональной и что планинирование – это попытка ввести «экономическую рациональность» в этот процесс. Но единственное замечание, которое я сейчас хочу сделать, невозможность сооружения абстрактного и надисторического критерия, по которому можно судить об исторических действиях. Обе стороны неизбежно вносят в этот стандарт конкретное содержание, соответствующее их собственным историческим условиям и устремлениям.
