Книга Моргенштерна
Поначалу я пробовал разыскать что-либо в букинистических магазинах. Но эта затея успехом не увенчалась, и я отправился в Отдел редких книг Исторической библиотеки. И вот в узкой наподобие пенала комнате на скучном канцелярском столе передо мной – запретный плод. Не то чтобы уж очень запретный, но все-таки не разрешенный к чтению в общем зале. Роскошно изданный фолиант в 700 страниц – книга Моргенштерна (или Моргенстерна) «Психографология или наука об определении внутреннего мира человека по его почерку». Что-то я уже знаю о графологии, но что значат мои знания в сравнении с теми истинами, которые сокрыты в недрах могучего фолианта?
На десерт Моргенштерн предлагает в книге Психографология или наука об определении внутреннего мира человека по его почерку» 200 автографов великих мира сего.
Погружаюсь в текст, словно в купель с бальзамом, призванным одарить меня вторым зрением, и даже исповедь Моргенштерна, слезливая и одновременно напыщенная, не портит впечатление, напротив, усиливает предвкушение от тех истин, которые вот-вот откроются. Но постепенно во мне укрепляется страх, что я чего-то недопонимаю. Сомнения множатся в голове, изгоняя прежний пиетет.
Это то же самое, как если бы после большого перерыва вы купили свою любимую еду. Ваши вкусовые анализаторы изнывают от нетерпения, и вы представляете, как ублажаете их, но дома, приготовив еду, вы обнаруживаете, что не получаете и сотой части тех удовольствий, которые предвкушали.
Великая книга Моргенштерна на поверку оказался ничем иным как профанацией. Ни роскошь издания, ни колоссальная практика уже не могли одолеть растущего подозрения в том, что передо мной сочинение дилетанта.
Учение Ломброзо, психофизика профессора Вундта, гипнотические опыты Шарко – круг прежних увлечений Моргенстерна сильно повлиял на его мировоззрение, почти не оставив места для свободного и непредвзятого взгляда на собственные профессиональные занятия. Моргенштерна отчасти извиняет его искренность, пожалуй, с известной долей лукавства, но и искренность не спасает, когда в ход идет неприкрытая похвальба.
Чувство юмора необходимо в любом занятии, ибо оно позволяет видеть границу, до которой вы можете дойти в своей самонадеянности. И Г Моргенштерн – человек без юмора, поскольку его самонадеянность безгранична. Ну кто в самом деле, находясь в здравом уме, поверит в то, что единственно по написанию заглавной А, можно определить о наличии у человека воображения, чувствительности, фантазии, дипломатичности, сухой любезности, искания только личной выгоды, фальшивости!
Перебор столь велик, что ему трудно подобрать название. Разве что умственно отсталого можно убедить в том, что написание строчной б в состоянии отразить деятельность, ум, гневность, грубость, отсутствие воли, честолюбие, гордость, тонкую критику, а написание заглавной Е – большой кругозор, присутствие духа, решительность, умение властвовать собой, крайности и болезненную свободу во всем.
Чтение И Г Моргенстерна осталось в памяти как занятие увлекательное и поучительное при том, что в воздухе разливалось благоухание шарлатанства. Хотя в данном случае скорее имеет место заблуждение, нежели сознательное шарлатанство. Так, или иначе, запретный плод оказался непригоден в пищу.
По дороге домой я, однако, подумал вот о чем: прошло без малого сто лет, изменились правописание, орфография, синтаксис, и нелепо вообще было надеяться, что старые графологические наблюдения окажутся применимы к новым правилам письма. Как бы там ни хотелось купить Моргенштерна он поселил во мне сильнейшее недоверие к графологии.
Один вопрос оставался открытым: если методы Моргенштерна столь недостоверны, каким образом ему удавалось определять по письму преступников, иметь большую практику на Невском и поражать своей прозорливостью современников. Более того, он стал героем художественного произведения. Впрочем, обо всем этом известно только со слов самого Моргенштерна.
На десерт Моргенштерн предлагает в книге Психографология или наука об определении внутреннего мира человека по его почерку» 200 автографов великих мира сего.
Погружаюсь в текст, словно в купель с бальзамом, призванным одарить меня вторым зрением, и даже исповедь Моргенштерна, слезливая и одновременно напыщенная, не портит впечатление, напротив, усиливает предвкушение от тех истин, которые вот-вот откроются. Но постепенно во мне укрепляется страх, что я чего-то недопонимаю. Сомнения множатся в голове, изгоняя прежний пиетет.
Это то же самое, как если бы после большого перерыва вы купили свою любимую еду. Ваши вкусовые анализаторы изнывают от нетерпения, и вы представляете, как ублажаете их, но дома, приготовив еду, вы обнаруживаете, что не получаете и сотой части тех удовольствий, которые предвкушали.
Великая книга Моргенштерна на поверку оказался ничем иным как профанацией. Ни роскошь издания, ни колоссальная практика уже не могли одолеть растущего подозрения в том, что передо мной сочинение дилетанта.
Учение Ломброзо, психофизика профессора Вундта, гипнотические опыты Шарко – круг прежних увлечений Моргенстерна сильно повлиял на его мировоззрение, почти не оставив места для свободного и непредвзятого взгляда на собственные профессиональные занятия. Моргенштерна отчасти извиняет его искренность, пожалуй, с известной долей лукавства, но и искренность не спасает, когда в ход идет неприкрытая похвальба.
Чувство юмора необходимо в любом занятии, ибо оно позволяет видеть границу, до которой вы можете дойти в своей самонадеянности. И Г Моргенштерн – человек без юмора, поскольку его самонадеянность безгранична. Ну кто в самом деле, находясь в здравом уме, поверит в то, что единственно по написанию заглавной А, можно определить о наличии у человека воображения, чувствительности, фантазии, дипломатичности, сухой любезности, искания только личной выгоды, фальшивости!
Перебор столь велик, что ему трудно подобрать название. Разве что умственно отсталого можно убедить в том, что написание строчной б в состоянии отразить деятельность, ум, гневность, грубость, отсутствие воли, честолюбие, гордость, тонкую критику, а написание заглавной Е – большой кругозор, присутствие духа, решительность, умение властвовать собой, крайности и болезненную свободу во всем.
Чтение И Г Моргенстерна осталось в памяти как занятие увлекательное и поучительное при том, что в воздухе разливалось благоухание шарлатанства. Хотя в данном случае скорее имеет место заблуждение, нежели сознательное шарлатанство. Так, или иначе, запретный плод оказался непригоден в пищу.
По дороге домой я, однако, подумал вот о чем: прошло без малого сто лет, изменились правописание, орфография, синтаксис, и нелепо вообще было надеяться, что старые графологические наблюдения окажутся применимы к новым правилам письма. Как бы там ни хотелось купить Моргенштерна он поселил во мне сильнейшее недоверие к графологии.
Один вопрос оставался открытым: если методы Моргенштерна столь недостоверны, каким образом ему удавалось определять по письму преступников, иметь большую практику на Невском и поражать своей прозорливостью современников. Более того, он стал героем художественного произведения. Впрочем, обо всем этом известно только со слов самого Моргенштерна.
